Анатолий Жигулин
Перепелка над пшеничным полем И вечерний предзакатный лес. Словно звон далеких колоколен Тихо разливается окрест.
Тихий звон неведомо откуда... На плохую жизнь не сетуй, друг. Все равно она большое чудо. Лишь бы свет небесный не потух.
Лишь бы в нашей пасмурной России Было все, как в лучшие года. Чтобы жили, сеяли-косили. Чтоб не голодали никогда.
Чтобы травы были зеленее, Чтобы больше было тишины. Чтобы власти были поумнее, Чтобы вовсе не было войны...
Я своей судьбой вполне доволен. Я люблю такие вечера. Перепелка над пшеничным полем Тихо призывает: Спать пора.
В шахтерском клубе было тесно. И над рядами, в тишине, Плыла, Металась, Билась песня, Как чайка от волны к волне.
Был голос у певца простужен. Струна оборвана была. Но песня трогала за душу, За сердце самое брала.
В той песне просто говорилось О времени, уже былом, Как люди первые явились В тот край, Где мы теперь живем.
Рубили лес, Цингой болели, Вели нелегкий счет годам И очень трогательно пели Про славный город Магадан.
Протяжным, Стонущим мотивом Хотела песня подчеркнуть, Как пароход кричал с надрывом, В тумане выбирая путь…
А в зале тихо-тихо было. И кто-то шепотом сказал, Что, может, сам Борис Корнилов Слова той песни написал.
Мы имя автора не знали, Но молча думали о тех, Что здесь впервые прошагали, Вминая унты в мерзлый снег.
О тех, Кто здесь палатки ставил И на ветру жестоком хрип. Кто эту песню нам оставил, Кто здесь, В тайге глухой, Погиб.
Только голые камни, Поросшие мохом. Только клочья тумана На стланике мокром.
Только грязные сопки За хмарью суровой. Только низкое серое Зданье столовой.
А в столовой, Над грудами мисок порожних, Колдовал у картины Голодный художник.
На картине желтели Луга и покосы. Над рекой у затона Стояли березы.
Баламутя кнутами Зеленую тину, Пастухи к водопою Сгоняли скотину...
Я смотрел на картину... Ресницы смежались. И деревья, и люди Ко мне приближались.
И березы худыми Руками качали, И коровы мычали, И люди кричали.
Заскрипели уключины Над перевозом, И запахло травою, Землею, навозом.
Побило градом яблони, Ударило из мглы, Сломало, словно ядрами, Некрепкие стволы.
В лохмотья измочалена Зеленая кора. Стояли и молчали мы Над грудой серебра.
Обняв руками деревце, Разбитое вконец: — И что же это деется?..— Чуть выдохнул отец.
Погибла в утро летнее С деревьями в соку Мечта его. Последняя, Быть может, на веку...
О, градины небесные! Вы очень нам горьки. Но били нас увесистей Земные кулаки.
До сей поры не найдены, В метели и в дожди Болят шальные градины Под ребрами в груди.
Войною ли, Обидами, Пайком гнилой крупы — Сполна нам было выдано Ударов от судьбы.
...Настанут дни погожие, Добавим в грунт золы, Закутаем рогожами Разбитые стволы.
Наплывами затянется Кора, где выбил град. И выдюжит, Поправится Наш перебитый сад.
В. М. Раевской
Крещение. Солнце играет. И нету беды оттого, Что жизнь постепенно сгорает - Такое вокруг торжество! И елок пушистые шпили, И дымная прорубь во льду... Меня в эту пору крестили В далеком тридцатом году.
Была золотая погодка, Такой же играющий свет. И крестною матерью - тетка, Девчонка пятнадцати лет.
И жребий наметился точный Под сенью невидимых крыл - Святой Анатолий Восточный Изгнанник и мученик был.
Далекий заоблачный житель, Со мной разделивший тропу, Таинственный ангел-хранитель, Спасибо тебе за судьбу!
За годы терзаний и болей Не раз я себя хоронил... Спасибо тебе, Анатолий,- Ты вправду меня сохранил.
Все меньше друзей Остается на свете. Все дальше огни, Что когда-то зажег... Погода напомнила Осень в Тайшете И первый на шпалах Колючий снежок.
Погода напомнила Слезы на веках. Затронула в сердце Больную струну... Давно уж береза На тех лесосеках Сменила Спаленную нами сосну.
И тонкие стебли Пылающих маков Под насыпью ветер Качает в тиши. Прогоны лежневок И стены бараков Давно уже сгнили В таежной глуши.
Дорога, дорога... Последние силы Злодейка цинга Отнимала весной. И свежим песочком Желтели могилы На черных полянах За речкой Чуной.
Зеленые склоны Да серые скалы. Деревья и сопки, Куда ни взгляни. Сухие смоленые Черные шпалы - Как те незабытые Горькие дни.
Дорога, дорога По хвойному лесу. Холодная глина И звонкая сталь... Кому-то стучать Молотком по железу. Кому-то лететь В забайкальскую даль.
Дорога, дорога. Стальные колеса. Суровая веха В тревожной судьбе. Кому-то навеки Лежать у откоса. Кому-то всю жизнь Вспоминать о тебе.
Привезу тебе лисенка, До апреля подожди. Отвяжу с мешка тесемку: — Ну-ка, рыжий выходи!
Выйдет робкий несмышленыш, Головастый и смешной, Лисий маленький детеныш, Черноглазый зверь лесной.
Будет фыркать он спросонок. Скажут все наперебой: — У Ларисы есть лисенок, Не игрушечный — живой!
У Ларисы — носик лисий, Золотая коса, И поэтому Лариса, Не Лариса, а — лиса!
Утиные Дворики — это деревня. Одиннадцать мокрых соломенных крыш. Утиные Дворики — это деревья, Полынная горечь и желтый камыш.
Холодный сентябрь сорок пятого года. Победа гремит по великой Руси. Намокла ботва на пустых огородах. Увяз «студебекер» в тяжелой грязи.
Утиные Дворики... Именем странным Навек очарована тихая весь. Утиные дворики... Там, за курганом, Еще и Гусиные, кажется, есть.
Малыш хворостиной играет у хаты. Утиные Дворики... Вдовья беда... Всё мимо И мимо проходят солдаты. Сюда не вернется никто никогда...
Корявые вербы качают руками. Шуршит под копной одинокая мышь, И медленно тают в белесом тумане Одиннадцать мокрых Соломенных крыш.
Обложили, как волка, флажками, И загнали в холодный овраг. И зари желтоватое пламя Отразилось на черных стволах.
Я, конечно, совсем не беспечен. Жалко жизни и песни в былом. Но удел мой прекрасен и вечен - Все равно я пойду напролом.
Вон и егерь застыл в карауле. Вот и горечь последних минут. Что мне пули? Обычные пули. Эти пули меня не убьют.
Я часто слушал утром росным, Когда долины спят во мгле, Как шумно с ветром спорят сосны На голой каменной скале.
И непонятно, странно было: Здесь даже травы не растут. Откуда жизненные силы Деревья гордые берут?
И не ботаник в мудрых строчках - Пастух, Что здесь с рожденья рос, Помог найти мне самый точный, Простой ответ на мой вопрос:
Они в гранит вросли корнями, И зной и холод с ним деля. Суровый, твердый этот камень Для них - Родимая земля.
В тумане плавают осины, И холм маячит впереди. Неудивленно и несильно Дрожит душа в моей груди.
Вот так, наверно, и застыну, И примет мой последний взгляд Морозом схваченную глину И чей-то вырубленный сад.
Издалека, из тьмы безгласной, Где свет качается в окне, Твой лик печальный и неясный На миг приблизится ко мне.
Уже без вздоха и без мысли Увижу я сквозь боль и смерть Лицо, которое при жизни Так и не смог я рассмотреть.
Дабы пресечь татарских орд свирепость, Святую Русь от нехристей сберечь, Царь повелел Рубить на взгорье крепость И оную Воронежем наречь.
Пригнали с войском Крепостных людишек. Был воевода царский лют и строг. Он указал Дубы валить повыше И ладить перво-наперво острог.
Запахло дымом у песчаной кручи. Был край неведом и зело суров. Сушили люди мокрые онучи И что-то грустно пели у костров.
И среди них, Неволею ссутулен, Тяжелой цепью скованный навек, Был беглый крепостной Иван Жигуля - Упрямый, непокорный человек.
Он жег хоромы, Слуг царевых резал, Озоровал с людишками в ночи. За то на дыбе жгли его железом И батожьем стегали палачи...
Он рвы копал И частоколы ставил. А коль вдали набат звучал как стон, Он шел на смерть, На звон татарских сабель, Грудь осени размашисто крестом!..
Неведомо, Где голову сложил он - На плахе ль, В битве ль за немилый кров... Но слышу я: В моих упругих жилах Стучит его Бунтующая Кровь!
В серый дом Моего вызывали отца. И гудели слова Тяжелее свинца.
И давился от злости Упрямый майор. Было каждое слово Не слово - топор.
- Враг народа твой сын! Отрекись от него! Мы расшлепаем скоро Сынка твоего!..
Но поднялся со стула Мой старый отец. И в глазах его честных Был тоже - свинец.
- Я не верю! - сказал он, Листок отстраня.- Если сын виноват - Расстреляйте меня.
Глыбу кварца разбили молотом, И, веселым огнем горя, Заблестели крупинки золота В свете тусклого фонаря.
И вокруг собрались откатчики: Редкий случай, чтоб так, в руде! И от ламп заплясали зайчики, Отражаясь в черной воде...
Мы стояли вокруг. Курили, Прислонившись к мокрой стене, И мечтательно говорили Не о золоте — о весне.
И о том, что скоро, наверно, На заливе вспотеет лед И, снега огласив сиреной, Наконец придет пароход...
Покурили еще немного, Золотинки в кисет смели И опять — по своим дорогам, К вагонеткам своим пошли.
Что нам золото? В дни тяжелые Я от жадности злой не слеп. Самородки большие, желтые Отдавал за табак и хлеб.
Не о золоте были мысли... В ночь таежную у костра Есть над чем поразмыслить в жизни, Кроме Золота-серебра.
Один и тот же незабытый Я вижу полдень вдалеке: Бегу босой по теплым плитам К нагретой солнечной реке.
Туда, где лодки пахнут краской, Где на лугу стоит яхт-клуб, Где довоенный мост Чернавский С перилами из старых труб.
Бегу с бугра тропой полынной В дремучей чаще лебеды. В моей руке пятак старинный, Позеленевший от воды.
И все доступно, Все открыто, И ничего еще не жаль. И надо мной плывет, как рыба, Огромный сонный дирижабль.
Куда он плыл светло и прямо — На дальний полюс, на парад,— Забытый, вымерший, как мамонт, Несовершенный аппарат?
Канатов черные обрывки Под ним чертили высоту. И было видно на обшивке Ряды заклепок И звезду.
Он пролетел над лугом желтым, Где в лужах светится вода, И утонул за горизонтом В дрожащей дымке — Навсегда.
А я его так ясно помню. А я всю жизнь за ним бегу. В мир непонятный И огромный С былинкой тонкой на лугу.